“Я – НЕ ИЗ ЛЕГЕНДЫ...”
Алексей МАРЕСЬЕВ,
участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов,
легендарный фронтовой летчик

20 мая страна отмечает 90-летие со дня рождения национального героя России Алексея Петровича Маресьева.

Ему не повезло 4 апреля 1942-го в бою над демянским плацдар­мом, над Новгородчиной. Вынырнул откуда-то "мессер", пулемет­ная очередь, и Як-1 стремительно идет вниз. Деревья несколько смягчают удар о землю. Выброшенный из машины летчик падает в сугроб и теряет сознание. Попытки встать на ноги заставляют вскрикнуть от боли: ступни обеих ног разбиты. Но жгучее желание добраться до линии фронта, до своих заставляет действовать. Вна­чале он медленно бредет лесными тропами к линии фронта, питаясь молодой корой. Но вот ноги отказывают, и он ползет. Когда почти ис­сякли силы, стал перекатываться со спины на живот и снова на спи­ну. Его нашли мальчишки из деревни Плав Валдайского района – на восемнадцатые сутки.

Затем госпиталь, ампутация обеих ног. Перед Алексеем Маре­сьевым, ему исполнилось тогда только 26 лет, встает вопрос: как жить дальше? Он решает не расставаться с профессией летчика. И добивается своего! Освоив протезы, пилот возвращается в боевой строй. С июня 1943-го воюет в составе 63-го гвардейского истреби­тельного авиационного полка на Брянском фронте. И как воюет! Ста­новится асом. На Курской дуге и в Прибалтике сбивает 7 самолетов противника. Всего на счету Алексея Маресьева 11 воздушных побед, 87 боевых вылетов. Ему присваивается звание Героя Советского Со­юза.

Мы многое знаем об Алексее Маресьеве, о его подвиге по удиви­тельнейшей книге Бориса Полевого "Повесть о настоящем челове­ке". А как было все на самом деле? Об этом – в публикуемом интер­вью, последнем развернутом, которое Алексей Петрович дал до сво­ей смерти, в апреле 2000-го, накануне 55-летия Великой Победы.

– Все ли в книге, как было в жиз­ни? – переспрашивает Алексей Пет­рович Маресьев. – На девяносто де­вять процентов. Так как Борис Поле­вой писал роман, а не документаль­ную вещь, то в нем есть места, где он добавил что-то от себя, изменил...

18 суток я добирался до своих. Их колоритно описал Полевой, причем, как говорится, тютелька – в тютель­ку. И страх из-за разбитых ступней ног, и жгучая боль, и страшный го­лод... Все это хлебнул. И убитый медведь был, жертвой которого я чуть не стал. Мне иногда говорят: как же ты голодал, если столько медве­жатины подвалило. Эх, знать бы, что придется тащиться 18 суток. И ос­тальные картинки, клянусь, – с нату­ры. Что рассказал Борису Полевому, то он и написал.

Часто также спрашивают: была ли у меня девушка Оля (как в книге),

забрасывавшая меня письмами, по­ка я лежал в госпитале? Да, девушка у меня была, отвечаю, с ней встре­чался, гулял по Камышину, когда там работал до армии. Но описанный ро­ман не мой, может, даже это роман самого Бориса Полевого. Такое предположение я высказал как-то перед широкой аудиторией в при­сутствии самого писателя. Он зау­лыбался и ничего на мой реверанс не сказал.

– И танцев не было в госпита­ле, как это описано в романе, красиво показано в фильме? Не­давно в популярной телепереда­че "Старая квартира" выступала бывшая медицинская сестра из госпиталя имени Бурденко и, вспоминая те годы, сказала, что не до танцев было...

– А вот танцы были и помнятся до сих пор. Но та женщина из "Старой квартиры" действительно не учила меня танцевать. Ведь она из госпи­таля Бурденко, где я никогда не ле­жал. Ее утверждение – какое-то не­доразумение. Мой главный госпи­таль тот, что в Бабушкинском пере­улке. Там меня поднимали на ноги врачи, там за мной ухаживали сес­тры. И я хорошо помню их лица.

– Значит, танцевали, но с дру­гими девушками?

– Не спешите, расскажу все по порядку. Когда ноги стали заживать, стал учиться ходить на протезах. Сначала – с костылями, потом дви­гал впереди себя стул, удерживаясь возле него, затем шаг за шагом – без всякой посторонней помощи. Стал двигаться, какая-то бодрость появилась. Расскажу такой случай. Нам в госпитале давали по сто грамм вина в день, не знаю для лече­ния или для поднятия духа. Выпьешь их – и ни в одном глазу. Я попросил сестру принести мне бутылку. За­чем, мол, спрашивает. Нужно, отве­чаю. Стал собирать вино. Вот бутыл­ка полная, вдарил приличненько, го­лова стала "хорошая" такая. Коляску дайте, кричу. Выехал на ней в кори­дор госпиталя, он длиннющий, еду, и вот – поворот. Мне в голову прихо­дит шальная мысль: дай сделаю на коляске боевой разворот. Резко раз­вернулся, упал. Шум разразился. Я испугался за сестру, говорю ей: "Сестричка! Молчи, что бутылку при­несла". Случай забылся, а я был рад, что далеко от койки оторвался. По­том стал ходить с палочкой. Прошло несколько дней – я к врачу: разре­шите выходить на улицу?

Как сейчас помню, в ощущениях, свой выход во двор госпиталя. К паркету я привык уже, протезы чувс­твуешь, но мягко так, а тут всем те­лом – каждую неровность, каждый камешек ощущаешь. Но не пасовать же! Лежит бревнышко, небольшое такое, думаю, надо переступить че­рез него, в жизни подобных много будет. Переступил, не упал. И так день за днем приближали меня к здоровым людям. Кстати, тогда ста­ла часто приходить мысль, а не поп­робовать мне те движения ногами, что необходимы летчику в полете.

– Это было все до танцев?

– До танцев, до танцев. А что тут удивительного? Ведь я был летчи­ком. И конечно же, хотелось хоть чу­точку почувствовать, ощутить то, что приходилось выполнять сотни раз. Что я делал? Ставил впереди себя два стула, между ними заправлял протезы, и двигал их. Причем, зада­чу ставил – передвинуть стулья с точностью до сантиметра.

Когда выписался из госпиталя, попал в реабилитационный центр. Он находился в деревне Судаково (это в Подмосковье) в бывшем име­нии Саввы Морозова. Свое здоровье там поправляли летчики. Возмож­ностей для освоения протез стало больше. Совершал прогулки в лес, а это – спуститься в ложбинку, под­няться из нее, пройти по валежни­ку... Если в госпитале бревнышко пе­решагнул впервые, то здесь перелез через огромное дерево. Со време­нем стал чувствовать себя уверенно. Вот тут-то я и подошел к танцам. Расскажу о них, если они вас так уж заинтересовали.

В реабилитационном центре был клуб, все летчики на танцы ходили. Думаю, а чем я хуже. Парнем был та­ким: если есть возможность погу­лять – гуляю, потанцевать – танцую. Кстати, когда ноги были целы, то танцевал-то хорошо. Отработаешь смену, домой возвращаешься в де­сять вечера, а на танцы все равно идешь. Думаю, почему не вспомнить то, что хорошо умел. Словом, пошел в клуб. Подхожу к девушке – работ­нику культуры и напрямик ей: "Не на­учите меня танцевать?" Она: "Что вы меня разыгрываете?" И все же уго­ворил ее. Пошли мы вдвоем в зал, и я начал с ней танцевать. Но как гово­рится, недолго музыка играла – нас­тупил ей на ногу. Протезом. Девушка вскрикнула. Мне неудобно, и бро­сать затею не хочется. Говорю: "По­дожди немного". Бегу, если так мож­но сказать, в палату. Нас четверо там лежало. Говорю одному парню: "Сереж, надевай сапоги, пойдем в клуб". Он опешил: "Зачем?". "Учить­ся танцевать будем". Сергей надел сапоги, пошли. Попросили девушку музицировать нам, и начали танцевать. Так день, второй. И вскоре я уже ходил на танцы, как и все с де­вушками танцевал. С опаской, прав­да, боялся на ноги наступить.

– Алексей Петрович, а комис­сар, который помог вам в труд­ную минуту после операции выс­тоять, поверить в свои силы, и чей образ так ярко нарисовал в своем романе Борис Полевой, был в жизни? Или это дань писа­теля моде советских времен.

– Такой человек был – батальон­ный комиссар, который лежал рядом со мной в госпитале. У Бориса Поле­вого он в звании полкового комисса­ра. Огромной душевной силы чело­век. И сделал он для меня, как позже понял, многое, может, даже больше, чем это написано в романе.

Один только пример. После ам­путации ног меня на ночь кололи, да­вали успокаивающее. А это ничто иное, как наркотики. Он мне говорит, Алексей, от такой поддержки надо отвыкать, погибнешь. И тогда я ска­зал врачам: хватит успокаивать. Да, комиссар реально существовал в жизни. Жаль, что умер.

– Теперь о том, как вас приня­ли в полку.

– Жгучий вопрос был для меня. Как я тогда переживал! Почему? Бо­ялся, что меня не примут летчики полка. Кто решится лететь со мной на задание? В полк прибыл, когда на носу была Курская битва. Борьба в воздухе шла жесточайшая. И понят­но, что летчик, взявший меня к себе ведомым, рисковал. Получалось, я как бы увеличивал шансы на проиг­рыш поединка и соответственно – на смерть ведущего.

И командир полка оставлял меня на аэродроме. Группы истребителей уходили на боевые задания, а я оста­вался. Мне разрешали подниматься над аэродромом в примерное время возвращения наших самолетов – для прикрытия их посадки. Я понимал и не понимал комполка. Однажды выбрал момент и обратился к нему за разрешением идти в бой. Полк стал гвардейским, нам вручали зна­ки, и меня в общую шеренгу поста­вили. Я не участвовал ни в одном бою, а потому мне неудобно было получать гвардейский знак. Когда вручение закончилось, я вышел из строя и обратился к комполка: "Про­шу отправить меня в бой, надоело летать над аэродромом". Комполка на мою резкость сказал только одно: "Встать в строй".

И хорошо, что в полку оказался сочувствовавший мне комэск капи­тан Александр Числов. Иначе списа­ли бы меня со временем, не дав вновь встретиться с фашистами. Он видел, как я переживаю, а потому предложил полететь с ним. Мне со­путствовала удача. Я завалил Ме109, причем, на глазах комэска. Доверие ко мне после возросло.

Словом, Александр Числов – мой крестный отец. Позже узнал, что комполка перед полетом сказал ему, мол, сильно в драку не лезь, береги ведомого. Затем слетал с Числовым еще раз. И пять удачно. Так вписался в коллектив. И уже никто меня не мог упрекнуть в том, что я обуза в полку.

– Сложно было воевать с про­тезами?

– В бою не до чувств, не до ощу­щений. Все прелести своего поло­жения ощущал после боя, а точнее вечером, когда уже валился с ног. Не бравирую, говоря, что в бою не до ощущений. Опираюсь на реальные факты. Ведь с протезами сбил семь самолетов противника – это, согла­ситесь, немало. А?

– Как вы оцениваете мастерс­тво немецких летчиков?

– Очень высоко. Они воевали не слабее, чем мы. Но были среди них и слабые. Однажды столкнулся с желторотиком (немцы кок самолетов молодых пилотов красили желтой краской, чтобы в первую очередь им приходить на помощь). Это было над демьянским котлом. Встретились пара на пару. Связи с ведущим не было, но мы заранее договорились с ним о том, как будем действовать. И вот вижу: немецкий летчик передо мной сделал переворот и пошел так медленно. Я – за ним. Очередь, и го­тов он.

– А приходилось встречаться с немецкими летчиками на земле? Ситуации тут могли быть самыми различными.

– Только после войны. В Венгрии. Там проходила международная кон­ференция. И вот кто-то из организа­торов говорит: вами, мол, интересу­ются бывшие немецкие летчики. Мы сели за "круглый стол". "Вы летали без ног?" – слышу вопрос. "Да, ле­тал, – отвечаю. – И сбил еще семь ваших самолетов". Немец, старший группы, скривился. Вижу, что слиш­ком грубовато сказал, и поправился: "Нам нужно больше не воевать, не допускать войны". Дискуссии не по­лучилось, но раскланялись мы мило.

– В 1944-м, когда война еще не завершилась, вас перевели из истребительного авиационного полка в Управление вузов ВВС. Как это случилось?

– Как уже говорил, я вписался в коллектив полка, но нагрузки воз­растали. И потому, когда мне после­довало предложение стать инспек­тором-летчиком, согласился. Но сам об этом никого никогда не просил.

– А где встретили День Побе­ды?

– На койке с крапивной лихорад­кой, бывает такое (Маресьев смеет­ся. – А. Д.). Нам тогда выдавали аме­риканскую тушенку. Я полбанки съел, полбанки приберег и распра­вился с ней наутро. Холодильника не было, и, видимо, весна сделала свое дело. Через день сыпь по всему те­лу. Я к врачу...

– Когда последний раз сади­лись за штурвал самолета?

– Если не ошибаюсь, то это было в начале пятидесятых, еще при Ста­лине, точнее, когда авиацией в Мос­ковском военном округе заправлял Василий Сталин. Обратился к нему с просьбой (мы были на "ты") разре­шить мне полетать на реактивных самолетах. Он зачертыхался: зачем, мол, тебе реактивные самолеты, но в конце концов согласился помочь. Из затеи, правда, ничего не вышло. И все же с его помощью мне удалось полетать на самолетах, но уже на поршневых. В Москве была спец­школа ВВС, а вот самолетов не хва­тало. С помощью Василия Сталина я выбил для них По-2 и совершил в школе несколько полетов как лет­чик-инструктор. На этом моя небес­ная эпопея завершилась.

– Больше никогда не тянуло в небо?!

– Тянуло. Но ведь я уже пояснил вам, что не так-то просто было вновь сесть за штурвал. Если ты не в строю, кто тебе доверит штурвал? Да и другие дела появились, потом я женился.

– Когда?

– Сразу после войны. Я работал инспектором-летчиком по истреби­тельным школам в управлении вузов ВВС. И вот как-то раз прихожу в сто­ловую и вижу... Да, ту, которую ис­кал. Правда, показалась она мне, как принято говорить сегодня, уж слиш­ком крутой, работала в управлении

капитального ремонта. И жених, как позже выяснилось, был у нее. Но не устояла под моим напором ухажива­ний. Вот почти 55 лет живем с Гали­ной Викторовной вместе. Благода­рен судьбе за то, что она связала ме­ня с прекрасным человеком. Вместе вырастили двоих сыновей – Виктора и Алексея.

– Алексей Петрович, а не про­ясните ваши отношения с Бори­сом Полевым. Рассказывают, что после того, как вы познакомились в землянке с писателем, прогово­рили всю ночь, он пообещал, что в скором времени в газете "Прав­да" появится очерк о вас. Но очерк не появился, так как Геб­бельс распространял в это время такую дезу, мол, дни России соч­тены, на фронте воюют одни ка­леки, и редколлегия не решилась публиковать Полевого. При оче­редной встрече у вас произошла перепалка.

– Это байка, не более того. Ника­ких обид на Бориса Николаевича По­левого у меня не было и нет. Первая встреча у нас состоялась в сорок третьем, вторая, ее также описал Полевой в послесловии, в сорок шестом, уже после того, как роман был опубликован в журнале "Ок­тябрь". Встреча была радостной, ин­тересной для обоих. Я досказал ему свою биографию. К слову, в послес­ловии к книжному изданию он наз­вал мою реальную фамилию – Маре­сьев, а не Мересьев, как у литера­турного героя. И такой факт: Поле­вой меня искал после войны, но не нашел. Видимо, я к тому времени уволился, и его звонки в Главное уп­равление кадров ничего не дали. Так вот, первым нашел его я. Услышал, что по радио передают его роман, позвонил в "Правду" и тут же полу­чил номер телефона.

Хорошие отношения мы сохрани­ли до последних дней жизни писате­ля. Часто с ним встречались, тем бо­лее, что оба были членами Комитета защиты мира. Часто сидели вместе на заседаниях, ездили вместе в ко­мандировки, даже в Соединенные Штаты. Наверное, неправильно ут­верждать, что мы были большими друзьями, но отношения, повто­рюсь, поддерживали самые добрые. Часто созванивались, я был у него не раз на днях рождения.

– На вашем примере, Алексей Петрович, воспитывались целые поколения советских мальчишек. А какое отношение к вам было со стороны власти? Встречались ли с высшими руководителями госу­дарства?

– А какое отношение ко мне дол­жно быть? Самое обычное. Я ведь ничего ни у кого не просил, ни на ка­кие почести не напрашивался. После войны все время учился, работал. В 1952-м окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС, через четыре года – аспирантуру Академии об­щественных наук. С 1956-го – в Со­ветском комитете ветеранов войны.

С сильными мира сего я встре­чался, что называется, по работе. Например, с председателями Сове­та министров СССР Алексеем Нико­лаевичем Косыгиным, Николаем Александровичем Тихоновым, когда они принимали ветеранские делега­ции. С маршалом Андреем Антоно­вичем Гречко общался часто, но опять-таки по делу.

– Словом, Хрущев, Брежнев, Горбачев не принимали Вас?

– В тесном кругу ни с кем из них не встречался. Однако с Хрущевым у меня вышла такая история – в 1956-м. Актуален призыв к молодежи – на ударные комсомольские стройки. В Кремле проходит крупный общес­твенный форум. Мне поручается на нем выступить – как строителю Ком­сомольска-на-Амуре. Надо – значит надо. Посадили меня в президиуме в заднем ряду. Сижу, слушаю. Потом мне предоставили слово. Выступил, иду от трибуны обратно и тут вижу, что в президиуме – Хрущев, а рядом с ним – Фурцева (секретарь ЦК КПСС. – А. Д.) и Шепилов (секре­тарь ЦК КПСС. – А. Д.). Фурцева ме­ня хорошо знала, мы с ней встреча­лись, и, видимо, она сказала Хруще­ву, что слово держал безногий лет­чик, герой войны, выпускник парт­школы, работает, а раньше строил город на Амуре.

Я еще не сел, Хрущев резко под­нялся и как закричит: "Вы видели, какой человек перед вами выступал! Он построил город Комсомольск-на-Амуре! Сейчас ударно трудится". Мне как-то стало не по себе. Я толь­ко что окончил аспирантуру Акаде­мии общественных наук и пока не работал. А Хрущев продолжает: "Вот знамя нашей молодежи! Вот на кого нужно равняться!". Меня это еще больше потрясло.

– Что славу не почитаете?

– Дело не в этом. Что значит – знамя нашей молодежи? Я же видел, что вокруг люди трудились намного больше меня...

Не люблю слово по отношению к себе, к примеру, "легендарный". Я понимаю, что люди хотят сказать – мужественный, смелый. Получается же, что слишком меня возносят. Это как-то хорошо подчеркнула в Орле (я почетный гражданин этого города и часто там бывал) одна учительница: почему легендарный, он из нашей жизни, он один из нас. Да, я не из ле­генды, я реальный живой человек.

– Послевоенная жизнь, полу­чается, вся связана с Советским комитетом ветеранов войны.

– Рад, что стоял у истоков его создания. В сентябре 1956-го состо­ялась первая учредительная конфе­ренция ветеранов войны. Маршал Василевский сделал доклад, я – док­лад по уставу. Его избрали предсе­дателем, меня – ответственным сек­ретарем. С тех пор и тружусь, долгое время уже первым заместителем председателя. Сегодня под началом Владимира Леонидовича Говорова. А работать у нас – нелегкий хлеб. За­нимаюсь социальными вопросами. Одному поможешь, узнают об этом другие и идут на прием, пишут пись­ма. Как отказать?

– О чем сожалеете?

– О том, что не узнал имени ко­миссара – не собрался. Не прово­дил в последний путь Бориса Поле­вого. Когда он умер, я находился в санатории, самочувствие было не самое лучшее. Обращаюсь к жене: что же будем делать? Вместе реши­ли: позвоним Инне Иосифовне – его супруге, выразим соболезнование, а когда приедем в Москву, то возло­жим цветы на могилу. Так и сделали. Сейчас думаю, надо было несмотря ни на что вырваться в столицу. Со­жалею, что не побывал на "тропе Маресьева", о которой мне много рассказывают, а ведь Новгородчина рядом.

– Но ведь с ребятами, что вас нашли морозным апрельским ут­ром 1942-го и, по сути, спасли вас, вы встречались. Есть фотог­рафия, где вы запечатлены вмес­те.

– Первый раз с ребятами из де­ревни Плавни встретился в дни празднования 20-летия Победы. Я тогда их пригласил в Москву, встре­тил, разместил в гостинице. А на следующий день Александр Вихров и Сергей Малин были у меня в гос­тях. Галина Викторовна накрыла стол, и мы хорошо тогда посидели. С Вихровым, он парень пошустрее, мы встречались и позже, я помогал ему решить кое-какие проблемы.

И все же о многом можно сожа­леть. Не сделал то, не успел это. Ко­нечно, что-то можно списать на за­нятость, на необходимость в отдыхе, на здоровье, наконец. Но это уже от­говорки. Жизнь – сложная штука.

Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев умер в пятницу 18 мая 2001 года за два дня до своего 85-летия в одной из московских клиник, ку­да его доставили с острым сер­дечным приступом. Он не дожил всего лишь часа до начала тор­жественного вечера в Централь­ном академическом театре Рос­сийской Армии, посвященного его юбилею. Москвичи собра­лись чествовать юбиляра, а им объявили о его смерти. Так рас­порядились Высшие силы. Даже смерть подчеркнула величие жизни этого Великого Человека, его ответственность, порядоч­ность, мужество.

Анатолий ДОКУЧАЕВ,
«Патриот Отечества» № 5-2006