МЫ ЗАВЕРШИЛИ ВОЙНУ, МЫ ПРИНЕСЛИ ПОБЕДУ
Анатолий МЕРЕЖКО, генерал-полковник в отставке,
участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов

Перед вами, уважаемый читатель, яркие документы из победного 1945-го, когда советские войска в ходе Берлинской операции добили фашистского зверя в его логове и принесли всем нам Великую Побе­ду. Это заметки живых участников сражения за Берлин, их воспомина­ния без купюр.

Как брали Зееловские высоты
Встречи с Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым

Генерал-полковник в отставке Анатолий Григорьевич Мережко (службу он завершил в должности заместителя начальника штаба Объединенных Вооруженных Сил Государств – Участников Варшав­ского Договора) прошел всю Великую Отечественную войну. На фронт попал заместителем командира курсантской роты 2-го Орджоникидзевского военного пехотного училища, под Сталинград, а закончил ее офицером связи штаба 62-й (8-й гвардейской) армии, которой коман­довал легендарный Василий Чуйков, в Берлине. Как офицеру связи ему пришлось встречаться со многими видными советскими воена­чальниками. В этих заметках А. Г. Мережко рассказывает о встречах с маршалом Г. К. Жуковым.

– ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ сраже­ния за Зееловские высоты и сам Берлин врезались в память фанати­ческим упорством немцев, несмотря на колоссальные потери и беспер­спективность сопротивления, и героическими подвигами наших офи­церов и солдат, ведущих последний бой, который, как известно "трудный самый".

В ходе тех боев мне довелось встречаться с Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым дважды, вер­нее, трижды. Особенно рельефно врезалась в память встреча его в ночь накануне Берлинской операции и днем 16 апреля в ходе ее.

Дело было так. 15 апреля часа в 22-23 мне командарм В. И. Чуйков ставит задачу выехать за реку Одер на восток километров на десять и в такой-то точке встретить маршала и сопровождающих его лиц и прово­дить их на передовой командный пункт (ПКП) армии. Ты, дескать, уже имел опыт встречи маршала на Магнушевском плацдарме, не ударь ли­цом в грязь и на этот раз.

Встретил колонку из нескольких "Виллисов". Все они шли с зажженны­ми фарами. При подъезде к мосту че­рез Одер попросил маршала дать ко­манду на выключение фар, т. к. район моста периодически обстреливается дальнобойной артиллерией немцев, и дважды немцы пытались разрушить мост ракетами Фау-2.

Маршал на это ответил, что "ско­ро мы им так засветим, что станет тошно". При выезде из населенного пункта Рейнтвейн вновь попросил выключить фары. В ответ раздались недовольные голоса моей настойчи­вости с соседних автомашин. В от­вет я резко сказал: "Я отвечаю за ва­шу безопасность!" Но, как только го­ловные машины выехали из городка, немцы произвели артналет. Все мо­ментально выключили фары. Обош­лось без жертв.

Проводив колонку до горы Рейнтвейн, на вершине которой был обо­рудован ПКП Чуйкова и с которого прекрасно просматривались пойма Одера и Зееловские высоты, отпра­вился пару часиков вздремнуть, т. к. давало знать нервное напряжение последних двух часов и то, что перед началом операции офицеры штаба работали несколько суток без сна и отдыха, в том числе расставляя зе­нитные прожектора на позициях.

Часов в 9 утра меня срочно вызы­вают на ПКП. По ступенькам быстро вбегаю на вершину кургана. В щели стоят маршал Г. К. Жуков и коман­дарм В. И. Чуйков, который пред­ставляет меня маршалу как старого сталинградца и начальника направ­ления на 29-й гвардейский стрелко­вый корпус. Он, мол, будет выпол­нять ваше поручение. Маршал гроз­ным голосом, отрывистыми, чекан­ными фразами ставит задачу: "Ра­зыскать командира корпуса (фами­лию его называть не буду, это заслу­женный генерал, которого вскоре заменил генерал Г. И. Хетагуров. – А. Мережко) и передать ему мой при­каз – организовать штурм Зеелов-ских высот и к 15 часам овладеть ими. В случае не выполнения прика­за он будет разжалован до ефрейто­ра и лишен звания Героя Советского Союза. От него с таким же приказом побывать у командиров 82-й и 47-й гвардейских дивизий (генералов и Героев Советского Союза) Дуки и Шеменкова. С их пунктов управле­ния связываться со мной по телефо­ну. Ясно, повторите!" Я начал повто­рять приказ, пропуская наиболее "колоритные" выражения. Маршал прерывает меня и, обращаясь к Чуй­кову, говорит: "Василий Иванович, откуда ты взял такого деликатного сталинградца". Командарм вырази­тельно посмотрел на меня и по-чуйковски сделал "внушение". Я четко и дословно повторил приказ и, что на­зывается, кубарем, слетел с верши­ны кургана. Абсолютно не обращая внимания на рвавшиеся вокруг сна­ряды и мины, свист пуль, не останав­ливаясь перед переполненными во­дой канальчиками и болотцами, ри­нулся разыскивать в сумятице боя командиров корпуса и дивизий. Об их реакции на услышанное от меня, говорить не буду, все и так ясно.

Однако, они в один голос заявили о том, что главный рубеж обороны немцев находится на обратных, за­падных скатах высот. Его занимают главные силы обороняющихся, эти позиции не подавлены ни нашей ар­тиллерией, ни авиацией. Как только наши подразделения пытаются пе­ревалить через хребет высот, немцы кинжальным огнем пулеметов, ору­дий прямой наводки и фаустпатро­нами все "сбривают". К тому же, вдоль высот курсирует немецкий бронепоезд и наносит фланговые огневые удары по прорвавшимся нашим группам. Доложи, что без пов­торного мощного удара артиллери­ей и авиацией армии и фронта, вы­соты не взять. Связаться по телефо­ну и доложить маршалу я не смог, связь не работала.

Возвратился на ПКП армии, мар­шала там уже не было. Он отдал при­каз о вводе в сражение 1-й и 2-й гвардейских танковых армий и убыл на КП фронта.

В книге А. Исаева "Георгий Жу­ков" есть такие слова: "Нелегкая до­ля "кризис-менеджера" наложила свой отпечаток на стилистику руко­водства Г. К. Жукова… Для сталин­ской эпохи вообще была характерна определенная "гиперкритичность" приказов и распоряжений. Это был своеобразный управленческий при­ем подстегивания подчиненных пси­хологическими методами…, не поз­воляющими расслабиться и почи­вать на лаврах".

В ту пору на фронте каждый от начальников больших рангов до сол­дат знали высокую требователь­ность маршала Г. К. Жукова. Его су­ровую сухость в обращении, катего­ричность приказов и жестокий кон­троль за их выполнением. В то же время знали и другое: "Там, где Жу­ков – там победа".

Действительно только после мощных ударов артиллерии и авиа­ции по позициям противника на об­ратных скатах сопок, войсками ар­мии удалось овладеть Зееловскими высотами 17 апреля.

Хочу особо подчеркнуть, что эта встреча с Маршалом Советского Со юза Г. К. Жуковым состоялась в са­мый критический момент боев за ов­ладение Зееловскими высотами. Этим фактом объясняется его такая категоричная требовательность к ко­мандирам соединений, от которых во многом зависит успех операции.

Да, маршал Г. К. Жуков был весь­ма требовательным. Он в своих ме­муарах сам признает это. Но в то грозное для Родины время нельзя было быть иным. К великому сожа­лению, многие историки не только зарубежные, но и наши "перестроеч­ные" и "шибко демократичные", а попросту злопыхатели, раздувают эту черту характера Георгия Кон­стантиновича до невероятных раз­меров. Абсолютно забывая о том, какие результаты приносила эта тре­бовательность и о главном – боль­шом полководческом искусстве маршала.

Вопреки этим односторонним исследователям, серьезный, бес­пристрастный, но глубокий аналитик полководческой деятельности Г. К. Жукова англичанин, военный исто­рик Гаррисон Э. Сомбери так пишет в заключение своего труда:

"…Жуков – человек, возможно, наиболее замечательной военной карьеры XX века. На Западе, может быть, более известны имена таких полководцев, как Монтгомери, Роммель, Гудериан, Де Голль, Эйзенхау­эр, Макартур или Паттон. Но когда история завершит скрупулезную и мучительную работу по оценке ис­тинных заслуг, имя Жукова, искусно­го мастера ведения массовых войн XX века, будет стоять выше всех наз­ванных. Он повернул ход истории в пользу СССР… С именем Жукова связаны все крупнейшие сражения на русском фронте".

Об ожесточенных, кровопролит­ных боях и о буквальном прогрызании мощных многочисленных рубе­жей обороны немцев от Одера до Берлина и о фанатическом сопро­тивлении противника в самом горо­де, говорить не буду, они известны читателям журнала.

Лишь два слова о конце Берлин­ского сражения. Нас сталинградцев-чуйковцев переполнял гордостью тот факт, что переговоры о прекра­щении боев в Берлине ведутся на ко­мандном пункте В. И. Чуйкова. Почти 12-часовые переговоры с начальни­ком генерального штаба сухопутных войск вермахта генералом Кребсом, начатые по просьбе немецкой сто­роны, закончились безрезультатно. Мы требовали безоговорочной капи­туляции войск Берлинского гарнизо­на. Кребс упорно твердил, что он уполномочен Гебельсом и Борма­ном, т. к. Гитлер 30 апреля покончил

самоубийством, соглашаться только на временное прекращение огня. Ес­тественно, наша сторона на такую проволочку времени пойти не могла. После мощного и хорошо подготов­ленного артиллерийско-авиационного удара по правительственным кварталам и имперской канцелярии (над Рейхстагом уже развивалось Знамя Победы), проведенных по указанию маршала Жукова, на КП В. И. Чуйкова появился командую­щий обороной Берлина немецкий генерал Вейдлинг. Он сообщил о са­моубийстве Гебельса и Кребса, поп­росил прекратить огонь и подписал приказ о безоговорочной капитуля­ции всех войск Берлинского гарни­зона. Мне офицеру-оператору дове­лось быть в некоторой степени сви­детелем хода переговоров.

В заключение хочу подчеркнуть: глубоко символично то, что подвиг солдат-сталинградцев 62-й (8-й гвардейской) армии запечатлен в граните на Мамаевом кургане в Вол­гограде – в образе В. И. Чуйкова и в бронзе в парке Тиргартен в Берлине – в образе солдата Н. Масалова, ко­торый, рискуя собственной жизнью, буквально в последние минуты вой­ны спас от неминуемой смерти не­мецкую девочку,

На это способен лишь русский солдат.

И пал фашистский Берлин...

Автор этих заметок – фронтовик полковник в отставке Владислав Алексеевич Хитров Великую Отечественную войну прошел, как он го­ворит сам, перебежками и по-пластунки, начал ее курсантом кавале­рийского училища, а завершил в Берлине командиром саперного ба­тальона. Кавалер девяти боевых орденов, председатель Международ­ной уникальной организации фронтовых однополчан соединений 8-й гвардейской армии рассказывает о боях за Берлин, в которых прини­мал сам, а также рисует картины побежденной фашистской столицы в мае 1945-го.

– ДО БЕРЛИНА оставалось все­го 67 километров. Но перед нами, частями 27-й стрелковой дивизии, еще были Зееловские высоты. Здесь немцы отчаянно оборонялись.

Утром 16 апреля 1945 года в небе появилась масса немецких самоле­тов: гражданских, военных, спортив­ных. Они ничего не сбрасывали, но кружили над нами стаей воронья. Следом нагрянули наши истребите­ли, многих сбили, кто-то успел улиз­нуть. Мы все высыпали из землянки посмотреть на воздушный бой. И в этот момент в нее угодил снаряд. Все, что у нас было, пропало. Осо­бенно жалко было дневник – я уже третий потерял.

Зееловские высоты взять было не так-то просто. Угол высоты был такой, что танк наверх влезть не мог. Артиллерия тоже помочь не могла. По невидимой цели били только ми­нометы, но они вели неприцельный огонь. А дальше шло ровное плато до самого Берлина. Так что немцы на этом рубеже буквально вгрызлись в землю. Много раз мы поднимались в атаку, много людей положили. Пол­ки, пополненные молдаванами, не выдержали контратаки немцев, на­чали отходить. Остались только спецчасти: артиллерийский, проти­вотанковый дивизионы, саперные батальоны и связь. Комдив Глебов на своем наблюдательном пункте где-то в ста метрах позади нас кри­чал: "Я не уйду, держитесь!". Был очень густой туман, который сме­шался с дымом. Привезли прожекто­ра, но и они мало помогали: види­мость была метров 150-200, не больше. Я помню, как в батальоне, когда уже всех офицеров убило или тяжело ранило, а я потерял голос, вскочил здоровый солдат Чумаченко и с криками "Твою мать!", "За Роди­ну, за Сталина!" поднял оставшихся считанных живых и раненых. И все встали так твердо и побежали. И с флангов полки других дивизий тоже поднялись. По сантиметру продви­гались вперед врукопашную, прямо по трупам. Я в тот день весь был заб­рызган кровью, даже волосы были в крови. Каску я никогда не носил – ее пуля пробивает.

1 мая мы уже вошли в Берлин. Там на улицах были сплошь баррика­ды, мины. Отовсюду стреляли, бро­сали гранаты. Я с пяти часов утра хо­дил с ординарцем Исаевым. Он хо­рошо говорил по-немецки. Мы про­веряли, как идет ликвидация заграж­дений. Первое мая – праздник. Толь­ко мы сели за накрытый стол, яви­лись Попов с Осканяном. Их с ране­ниями отправили в госпиталь еще с Зееловских высот, но они сбежали, и прямо в бинтах явились к нам. Бук­вально плясали от радости. Потом явился Лёгких. Опять мы оказались все вместе.

В Берлине много рек и каналов. Набережные одеты в блестящий ка­мень. До воды не меньше десяти метров. Чтобы сделать для техники съезды, надо было берега разру­шать. А разрушить можно только од­ним путем – взорвать хорошие фуга­сы. Потом надо подыскать подруч­ные средства для переправы. Стоя­ли мы на одном таком откосе с моим другом Сашей Чернышевым, коман­диром батальона 64-й бригады, в ко­торой я раньше служил. Он помогал мне толом взрывать набережную с той и с другой стороны. Очистили все, чтобы артиллеристы могли пе­ретащить сюда орудия. Пострелива­ли, но к небольшой стрельбе мы уже привыкли. Стоим, курим. Вдруг Саш­ка вздохнул и лег – прямо в сердце ему попали. Это невозможно понять, когда убивают самых близких лю­дей. Причем так бессмысленно, на­кануне Победы. Охватывает чувство беспомощности и одновременно – жуткое желание мстить.

2 мая я с Исаевым чуть свет отп­равился осматривать улицы, где должны были убрать заграждения. Идем, тихо разговариваем. Никто не стреляет. Вдруг мне в бок что-то ударяет. Взрыв, и я влетаю в окна полуподвала, а за мной летит Исаев и падает на меня сверху. Я так на­вернулся, что с тех пор копчик бо­лит. Это был последний удар, кото­рый я получил на войне. А случилось вот что. Через улицу на балконе Исаев увидел немца с фаустпатро­ном. Тот целился в нас. Исаев вы­пустил короткую очередь, и патрон, не долетев до нас, взорвался в воз­духе.

Часов в десять утра 2 мая немцы повсюду вывесили белое белье на балконах и в окнах: кальсоны, ру­башки, панталоны, у кого что наш­лось. Берлин сдавался. Кое-где, правда, еще постреливали, но туда, видимо, еще не дошли приказы. Вот для меня и наступил конец войны. Когда стемнело, начался салют. Стреляли из всех видов оружия – кто что имел. Кто из пистолета, кто из карабина, даже "Катюши" палили. И куда стреляли – непонятно. Во время этих салютов были убитые и ране­ные от пуль и осколков. Длился са­лют до рассвета и повторялся до 8 мая каждый вечер, когда темнело. 8 мая был подписан акт о капитуляции, и Жуков приказал прекратить паль­бу. Тогда все кончилось, как обреза­ло. Жители Германии очень добро­душно восприняли капитуляцию, особенно женщины. Люди постарше – безразлично. Никаких протестов и бандитских нападений не было. Немцы, они, если приказано, сража­ются, а если капитуляция подписана, то в плен сдаются, в партизаны не идут.

Наша полевая кухня и здесь, как в Познани, работала круглые сутки. Кормили оголодавших жителей Бер­лина. Теперь некоторые авторы за­являют, что ничего подобного не бы­ло. Так вот, я должен вам сказать – было.

После 8 мая от нас стали требо­вать наградные листы. На сколько хватало фантазии, настолько писали. Писали все, кто умел. Я как-то нес­колько лет назад был в архиве в По­дольске. Хотел все-таки выяснить, где же меня в третий раз ранило. Я еще точно не знал тогда. Начальник архива спросил, почему у меня орде­на только за 41-й и за 45-й годы. Я ему не стал объяснять, а вам скажу. Я мог бы столько себе навесить, что кителя не хватило бы. Дагаев все время меня уговаривал, чтобы я на себя сам писал наградные листы. Но я никогда ничего подобного не де­лал. Сам-то Дагаев написать на меня наградной лист поленился. Да и на других не написал. А я на него соста­вил нужные бумаги и подписал у на­чальника кадров дивизии Толстолеса. Но в 45-м все же на меня соста­вил реляцию начальник штаба диви­зии Фингарет, и я получил еще три ордена.

...В Берлине мы стояли в районе Тиргартен. В створе улицы "17 июня" видны были Бранденбургские воро­та. В то время они были сильно раз­рушены. Особенно досталось квад­риге наверху. Мы ходили всей груп пой к Рейхстагу и с нами – командир дивизии гвардии генерал-майор Виктор Сергеевич Глебов. Все ко­лонны и стены были уже разрисова­ны. Меня посадили на Леву Самохвалова, и я каким-то острым обрез­ком от ствола автомата начертал, что мы, бойцы 27 ГВ СД генерала-ге­роя Глебова Виктора Сергеевича. Потом переписал всех, кто был с на­ми, и себя записал в конце.

Вскоре после этого мы распро­щались с Берлином, отправили нас на юг. Шли через Дрезден, Лейпциг, потом в город Далин, оттуда в селе­ние Буха. Там был великолепный дворец, дача Риббентропа. Гитлер подарил ее еще тогда, когда Риб­бентроп был послом в Великобрита­нии. Прекрасный мраморный дво­рец, один фасад его выходил на родниковое озеро, а другой – на альпийский луг. С близлежащего холма родниковая вода по керами­ческому желобу текла в озеро. Вода была чистейшая, изумительная на вкус. Вокруг бродили совсем руч­ные животные: зайцы, козы, косули.

Людей они не боялись. Один из на­ших решил подстрелить косулю, но я его вовремя остановил. Жили мы там, как на курорте. Местный ста­роста все старался нам услужить, предлагал прислать нам женщин для уборки дворца и чтобы пищу го­товить. Но я категорически от всего отказался.

По решению Ялтинской конфе­ренции о создании зон оккупации Тюрингия была в нашей зоне, и нас направили в Эрфурт. Там я был пер­вым начальником гарнизона.

Наш полк называли маршальским

У москвича генерал-майора авиации Сергея Крамаренко за плеча­ми две войны: Великая Отечественная и в Корее. Он окончил Борисог­лебскую военную авиационную школу пилотов в августе 1942-го и сра­зу – на подмосковный фронт. С осени 1944 года вместе с тогда еще дважды Героем Советского Союза Иваном Кожедубом воевал в 176-м гвардейском Краснознаменном истребительном авиационном полку. Сбил 13 немецких самолетов. Войну закончил в Берлине. За участие в боях награжден двумя орденами Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной войны 1-й степени. Спустя несколько лет после По­беды, в марте 1951 года, Сергею Крамаренко вновь пришлось вое­вать, в небе Северной Кореи. Там сбил 15 американских самолетов, стал Героем Советского Союза. Сергей Макарович делится наиболее запоминающими фактами из своей богатой боевой биографии.

– ВЕСНОЙ 1944-го я попал в плен к немцам. Славу Богу, он оказался не­долгим, но очень тяжелым. Произош­ло это 19 марта во время освобожде­ния советскими войсками города Проскурова. Тогда на подмогу нашей пехоте вылетели три истребителя Ла-5. Один из них пилотировал я... В мою машину угодил мессершмиттовский снаряд, перебив бензиновую трубку. Вначале ощутил сильный удар по са­молету, а затем пламя обожгло руки, ноги и лицо. Как только сбросил "фо­нарь", меня выбросило из кабины. Парашют раскрылся... Со сломанной правой ногой и множеством осколков в левой грохнулся на землю и потерял сознание.

Сколько прошло времени, не помнил. Когда очнулся и открыл гла­за, увидел солдат с черепами на ру­кавах. Понял, что это эсэсовцы, плен. За отказ сотрудничать с про­тивником хотели расстрелять. Но не­ожиданно подошедший немецкий генерал, увидев меня, обожженного и покалеченного, приказал отпра­вить в лазарет при лагере для воен­нопленных. Минут через двадцать я оказался на телеге рядом с раненым немецким офицером.

Возница тоже в фашистской фор­ме. Вдруг на украинском языке он на­чал погонять лошадей. Я ему возьми да и скажи: "Земляк! Зачем немцам продался?" Вот тут и началось: "Ах, ты… Сейчас я тебя прикончу!" И, сняв с плеча винтовку, направил ее на ме­ня. Спас от пули раненый офицер. Вытащив из кобуры парабеллум, он на немецком языке приказал поли­цаю выполнять команду генерала. Тот послушался, а я потерял сознание.

В госпитале пробыл шесть дней. Ухаживали за мной наши пленные солдаты. Когда смазывали руки, ноги и лицо какой-то красной жидкостью, была страшная боль. Как потом они сказали, это был разработанный немцами противоожоговый состав, чтобы не было рубцов на коже. На седьмой день в Проскуров вошли на­ши войска. Меня перевели в госпи­таль. Вскоре я заболел сыпным ти­фом. Так и провалялся две недели в постели: то приходил в сознание, то снова впадал в беспамятство. Еще через неделю, когда потихоньку на­чал ходить, вышел на улицу. Смотрю, рядом с госпиталем – аэродром, а на нем самолеты: носы красные, а хвос­ты белые. Так красили машины только нашего "маршальского" полка. Проковыляв метров сто, подошел к летчикам. Ребята наши, а меня не уз­нают. Обращаюсь к Виктору Александрюку и называю себя по позывному в воздухе: "Байда". Лишь только пос­ле этого признали и доложили коман­диру полка Павлу Чупикову, а тот ко­мандующему ВВС маршалу авиации Новикову. За мной прислали самолет и отправили лечиться в Москву в Цен­тральный авиационный госпиталь в Сокольниках. После выздоровления хотели комиссовать, но я убедил док­торов, что хочу и могу летать. В конце октября 1944-го, опираясь на палоч­ку, вернулся в родной авиаполк, а скоре вошёл в боевые будни своей части.

19-й истребительный авиацион­ный полк (вскоре он стал 176-м гвар­дейским) был создан Новиковым в 1944-м на базе им же сформирован­ного двумя годами раньше авиаполка Ленинградского фронта. В нем Алек­сандр Александрович собрал опыт­ных советских асов. Воздушные бои они вели на самых опасных фронто вых направлениях с классными не­мецкими летчиками и побеждали. Так что мы добивались превосходства в воздухе не только числом, но и умени­ем. С нами летал Иван Никитович Ко­жедуб – будущий трижды Герой Со­ветского Союза. Несколько раз я вы­летал вместе с прославленным асом в качестве ведомого. Сбил один вра­жеский самолёт лично. Но чаще всего летал со штурманом полка Героем Советского Союза майором А. С. Куманичкиным, помог ему вывести из строя 12 вражеских машин. В группо­вых боях с моим участием было унич­тожено ещё 10 стервятников.

После войны полк продолжали называть маршальским. Он считался элитным, размещался в Кубинке. На первомайские праздники и 18 авгус­та, в День Воздушного флота СССР, мои друзья-летчики и я пролетали над Красной площадью и над аэрод­ромом в Тушине.

Несколько слов об Иване Кожеду­бе. Иван Никитович был скромным, талантливым человеком. За славой не гнался – она шла к нему сама. У знаменитого аса многому можно бы­ло поучиться. Кожедуб стремительно шел в атаку, и через несколько се­кунд на землю падал сбитый немец­кий самолет. Только я успею ему пе­редать, что справа или слева машина противника, как он делал резкий ма­невр – и тут же следовала очередь. Всегда был смелым и решительным. Принимал решения обдуманно, быстро. В этом я убедился, когда вместе с ним воевал в Великую Отечествен­ную, а потом в Корее.

В "реактивной" войне я начал вое­вать весной 1951-го вместе с летчи­ками 176-го полка. Всех прибывших в Китай советских пилотов переодели в китайскую военную форму, дали каж­дому китайские псевдонимы, а на се­ребристые МиГ-15 нанесли опозна­вательные знаки ВВС Северной Ко­реи. Попытались научиться военным командам на корейском языке, но в воздухе мы переговаривались по--русски и называли друг друга по име­нам и прозвищам.

Запомнился воздушный бой 12 апреля. Мы, как обычно, на рассвете прибыли на аэродром и осмотрели самолеты. После завтрака внезапно поступил приказ: всем подняться в воздух. Вслед за нами с аэродрома вылетел 196-й полк подполковника Евгения Пепеляева. Это был первый случай, когда командир нашей 324-й дивизии полковник Кожедуб поднял в воздух все боеспособные машины. На земле осталась только дежурная па­ра. Решение рискованное, но, как ока­залось, совершенно правильное...

В воздухе слышим слова веду­щего Константина Шеберстова: "Атакуем, прикрой!". Начался труд­ный бой против В-29, шедших под прикрытием истребителей. Хвале­ные и хорошо вооруженные "летаю­щие суперкрепости" горели и разва­ливались в воздухе. Из них выпрыгивали экипажи.

Итоги нелегкого воздушного боя таковы: на свой аэродром мы сели почти без горючего, однако домой вернулись все летчики. К мосту че­рез реку Ялуцзян из 48 бомбарди­ровщиков В-29 прорвались только три. Они смогли повредить лишь од­ну из его опор. Но главный итог того боя оказался более важным. В пла­нируемой американцами третьей мировой войне на стратегические бомбардировщики В-29, которые должны были поразить атомными бомбами крупные города Советско­го Союза и поставить нас на колени, делалась основная ставка. Однако оказалось, что огромные "суперкре­пости" беззащитны перед нашими реактивными МиГами. Над бескрай­ними просторами СССР ни один из груженых бомбами В-29 не имел ни­каких шансов дойти до цели.

После корейской войны еще я де­сятилетия служил в ВВС. После увольнения в запас в 1981-м дома не сидел. Ныне тружусь ответственным секретарем Российской ассоциации Героев.

10 апреля Герой Советского Союза Крамаренко отметил свое 85-летие. Было много торжеств, поздравлений. Правительство Москвы наградило его ценным подарком. Редакция журнала присоединяется к поздравлени­ям: неиссякаемой энергии вам, Сергей Макарович!

Подготовил Анатолий ДОКУЧАЕВ,
«Патриот Отечества» № 5-2008