ПОДВИГ НА БЕРЕГАХ ВОЛГИ
Анатолий МЕРЕЖКО, генерал-полковник в отставке,
участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов

О Сталинграде много написано, много снято фильмов. Кажется, о великой битве на Волге мы зна­ем все. Но вот послушаешь живых участников тех кровопролитных сражений, и обязательно откроешь для себя новый пласт подвига нашего солдата на бе­регах Волги в 1942-1943 годах. Колоритны, на наш взгляд, и публикуемые заметки сталинградцев – членов Московской организации ветеранов войны.

Непревзойденный дух сталинградцев

Москвич Анатолий Григорьевич Мережко – про­фессиональный защитник Отечества. Военную службу он начал в октябре 1939 года в 104-м стрел­ковом полку 25-й Чапаевской стрелковой дивизии красноармейцем, а завершил ее в декабре 1983 го­да генерал-полковником, заместителем начальни­ка штаба Объединенных Вооруженных Сил Госу­дарств – Участников Варшавского Договора. Наг­ражден двенадцатью орденами, многими медаля­ми. Важнейшим периодом его жизни и боевой дея­тельности является Великая Отечественная война, которую он прошел, что называется, от первого до последнего дня. В этих заметках А. Г. Мережко рас­сказывает о Сталинградской битве, за которую он награжден медалью "За отвагу" и орденом Красной Звезды.

– В ФЕВРАЛЕ 1940-го мне, бойцу знаменитой 25-й Чапаевской дивизии, было приказано отправиться на учебу в 1-е Орджоникидзевское военно-пехотное учили­ще. В мае того же года его перевели на 6-месячный срок обучения, а группу курсантов направили на учебу во вновь организованное 2-е Орджоникидзевское военное пехотное училище со сроком обучения 2 года. В июне 1941 года состоялся досрочный выпуск младшего ком­состава. В числе новоиспеченных лейтенантов был и я. Как окончивший училище на "отлично" был назначен ко­мандиром взвода в своем военном училище. Мой взвод вскоре стал одним из лучших в батальоне, и меня назна­чили заместителем командира роты курсантов.

С училищем я и попал на фронт, под Сталинград. В мае 1942-го нас подняли по тревоге и в эшелонах доста­вили в станицу Дубовка Ростовской области. Здесь бое­вая подготовка продолжалась с удвоенной интенсивнос­тью. А 17 июля училище было преобразовано в курсант­ский полк и направлено в состав 62-й армии. Подчеркну, преобразовано одним росчерком пера. А что это значит? В училище имелись одно 76-мм артиллерийское орудие и одна 45-мм пушка, в роте – один ручной и один станковый пулемет, по пять боевых и учебных винтовок. Вот с этим вооружением полк и двинулся на фронт. Полком коман­довал начальник училища полковник Бабушкин.

Училище прибыло на станцию Суровикино, 120-130 км западнее Сталинграда, и начало разгружаться с ж.-д. эшелонов. Здесь мне довелось принять боевое креще­ние. Для прикрытия разгрузки от возможного нападения немцев был выделен усиленный взвод. Он выдвинулся на западную окраину населенного пункта и занял оборону. Мне было приказано командовать этой заставой. Только мы успели развернуться в боевой порядок, как с запада, в клубах пыли, появилась немецкая разведка. Прицельным огнем из пулеметов, ПТР и винтовок мы заставили противника в панике отступить. В дальнейшем полк це­ликом или побатальонно придавался различным дивизи­ям, командиры которых использовали нас в качестве арьергардов. Ведя сдерживающие бои против передо­вых подразделений 6-й полевой армии противника, мы медленно отходили к Дону.

Выглядело это так. Батальон занимал оборону на ши­роком фронте и прикрывал отход частей дивизии на но­вые рубежи. После этого, часов в пять утра, отходили и мы, догоняли дивизию и вновь становились составным элементом боевого порядка.

Чем запомнились те схватки? Присутствовала боязнь окружения, сказывался синдром харьковской катастро­фы. Непрерывно следовали ожесточенные атаки пехоты и танков противника и непрерывные бомбежки и штур­мовки авиации врага. Если пехотные и танковые подраз­деления гитлеровцев начинали наступление часов в семь, "по распорядку", то авиация приступала работать с восходом солнца. Первой появлялась "рама", затем – бомбардировщики. Они просто-напросто издевались над нами, так как воздушное противодействие наша ави­ация в тот момент не оказывала. Немцы иногда сбрасы­вали на нас тракторные колеса и обычные бочки с дырка­ми. Создавался дикий рев, и невольно все прижимались к земле. Да, немцы тогда использовали вот такое психо­логическое воздействие. Если с танками мы были обуче­ны бороться, хотя "борьбу" на занятиях мы вели с фанер­ными машинами, то противостоять авиации мы не имели средств. Она с утра до вечера висела над нашими голо­вами.

Запомнился нестерпимый зной, твердая, как камень, земля, в которой малыми саперными лопатами надо бы­ло выдалбливать окопы хотя бы для стрельбы "с колена". Отсутствовал тыл. Мы вели полуголодное существова­ние, питались в основном концентратами, так как не бы­ло полевых кухонь. Изнуряла жажда, мучили нас полчища вшей, прозванных "автоматчиками", – так они досажда­ли. Досаждал и холод. Днем стояла сорокоградусная жа­ра, а утром температура опускалась до пяти-шести гра­дусов, на нас же были только одни гимнастерки.

Но мы не просто отходили, мы ежедневно вели упор­ные бои. Если немцы до момента соприкосновения с пе­редовыми отрядами 62-й армии, в которую входил, пов­торюсь, и наш курсантский полк, продвигались до 50 км в сутки, но перед Доном их продвижение замедлилось до 5 км. От Суровикина до Дона мы отходили 12-15 суток, дру­гими словами, 12-15 суток оказывали упорное сопротив­ление немцам. При отражении атак пехоты и танков про­тивника курсанты, как правило, удерживали свои рубежи обороны. Часто переходили в контратаки с возгласами: "За Родину! За Сталина!". Но с каждым боем нас станови­лось все меньше и меньше. Курсантская рота, как прави­ло, занимала позиции по фронту два километра.

У нас была солидная подготовка и уже накоплен опыт боев. Каждый из нас задавал себе вопросы: "Почему нас гонят? Почему мы не можем устоять?". Наша многонаци­ональная рота, в которой были русские, украинцы, грузи­ны, осетины, мордвины, евреи и даже один курд, держа­лась до последнего предела. Мы уже знали, что немцы, если встречали упорное сопротивление, сразу же прек­ращали атаки. Они вызывали авиацию, бомбили пози­ции, совершали артиллерийские налеты, и только когда убеждались в том, что оборона подавлена, то вновь бро­сали пехоту и танки вперед. Мне во всем приходилось курсантам пример подавать. Ведь мне шел 21 год, и пе­ред 18-летними мальчишками я чувствовал себя стари­ком, ну и потом обязывало командирское звание.

В десятых числах августа наш батальон отходил к До­ну по глубокому оврагу. При выходе из его устья нас обс­треляли наши с восточного берега. Комбат приказал мне, хорошо умевшему плавать, заложить в пилотку пар­тийный билет и офицерское удостоверение, переплыть Дон и убедить стрелявших, что мы свои. Переплыл, док­ладываю встретившему меня офицеру, кто мы такие, и спрашиваю: "Почему вы стреляете?". Он отвечает: "Мы получили приказ, в котором говорится, что на левом бе­регу Дона наших войск уже нет, нам приказано расстре­ливать всех, кто будет переправляться через реку". Ко­мандиры обороняющихся частей боялись форсирования реки немецкими подразделениями. Когда все проясни­лось, мне выделили лодки, гребцов. На западном берегу погрузили раненых, орудие, пулеметы, ПТР. Курсанты, которые умели плавать, переправлялись сами, другие плыли, держась за борта лодок, третьи набивали гимнас­терки сеном и использовали их как спасательное средс­тво. Потом я выяснил, что через Дон и после нас отходи­ли отдельные подразделения и солдаты четырех окру­женных дивизий 62-й армии.

За Доном, в станицах Мариновка и Карповка, мы по­лучили полное вооружение, и впервые за месяц попро­бовали горячей пищи. От Дона до Волги уже вооружен­ный курсантский полк вел бои до 12 сентября. С нашей ротой отходил и приставший к нам знаменитый броне­бойщик Петр Болото. 23 августа оборону наших войск прорвал 14-й немецкий танковый корпус, он вышел к Волге, к северной окраине Сталинграда, разрезав широ­ким коридором наши войска. Под удар попал соседний левофланговый курсантский батальон. Курсанты этого батальона дрались, как герои. Они бросали в машины врага бутылки с зажигательной смесью и били танки противника из ПТР. Немцы несли большие потери.

Но силы были слишком неравные. Немецкие танки прорывались к нашим окопам, на одной гусенице крути­лись на них и буквально живьем хоронили курсантов. Че­рез день остаткам нашего полка пришлось совместно с 35-й гвардейской дивизией участвовать в наступлении – с целью перерезать образовавшийся коридор. Атаки ус­пехом не увенчались. Дивизия и наш полк понесли боль­шие потери. В ходе всей войны я никогда больше не ви­дел такого количества погибших десантников и курсан­тов, как в том бою.

23 августа курсанты держали оборону в районе Бол. Россошки и видели, как армада немецких самолетов шла над нашими головами бомбить и жечь город. Он пылал громадным костром. Гибли тысячи мирных жителей. Мы в бессильной злобе сжимали кулаки, но помочь ничем не могли. У нас накопилась лютая ненависть к врагу.

Командарм 62-й армии принял решение вывести кур­сантский полк за Волгу: "Хватит курсантам драться рядо­выми, им уже давно пора присваивать командирские звания". Из 1500 курсантов осталось 250, многие курсан­ты и командиры погибли, многие были ранены, многие в ходе неорганизованного отхода влились в другие части и соединения. Состоялся выпуск. 121 курсанту были прис­воены звания лейтенант, и все они, уже прошедшие бое­вое крещение, были направлены в сражающиеся части командирами взводов. Постоянный состав направили на пополнение командного состава 62-й армии. В начале октября меня прикомандировали к оперативному отделу штаба армии в качестве офицера связи.

Анатолий Григорьевич Мережко показывает воспо­минания Маршала Советского Союза Николая Иванови­ча Крылова, в то время занимавшего должность началь­ника штаба 62-й армии. Он пишет, что когда обстановку в том или ином квартале требовалось уточнить особенно срочно, то он всегда использовал офицеров связи. Впро­чем, предоставим слово маршалу Крылову:

"Так предстал предо мною в один из трудных октябрь­ских дней старший лейтенант Анатолий Мережко – не­большого роста, худенький, с медалью "За отвагу" на пропотевшей и пропыленной гимнастерке. Медаль он заслужил в боях у Дона, командуя пулеметной ротой кур­сантского полка. А в штаб армии был взят совсем недав­но ("Штабной подготовки почти не имеет, но общевойсковая хорошая, и человек развитый, смышленый", – отозвался тогда о нем комбриг Елисеев) и мне доклады­вал впервые. Не помню, на какой участок обороны, в ка­кую дивизию он посылался. Запомнилось, однако, с ка­кой уверенностью излагал он установленные им факты, детали обстановки. Чувствовалось, что за точность свое­го доклада двадцатилетний лейтенант готов отвечать го­ловой. А чего стоило в тот день выяснить подробно поло­жение дел на многих участках фронта, да и донести добы­тые сведения до КП, я знал. И как-то сразу поверилось в нового, самого молодого работника оперативного отде­ла, в то, что и он под стать другим, уже испытанным.

Не время было давать волю чувствам, и я не обнял, не расцеловал этого отважного парня. Просто пожал ему руку, налил немного водки из припрятанной для особых случаев бутылки, дал бутерброд из своего завтрака: "Подкрепись вот и разрешаю два часа поспать. Скоро, наверное, опять понадобишься".

За мной и частью других офицеров связи закрепили Заводской район города, где с середины октября до 19 ноября шли ожесточенные бои. Уточнять обстановку в 37-й, 95-й и 193-й стрелковых дивизиях приходилось в райо­не заводов – СТЗ, "Красного Октября" и "Баррикад", кото­рые подвергались непрерывным бомбежкам и артобс­трелам, атакам пехоты и танков противника. Иногда вы­полнял задания и на Мамаевом кургане, держа связь с 13-й гвардейской дивизией Александра Ильича Родимцева. 14 октября 1942-го был самый тяжелый день: немцы совер­шили 3 тысячи самолето-вылетов на Заводской район, на­несли массированный артиллерийский удар и бросили в атаку 6 дивизий на наши обескровленные части. Гитлеров цы захватили тракторный завод, затем, когда была введе­на 138-я дивизия Людникова, отрезали ее от основных сил армии. Образовался так называемый “остров Людникова”. Но это был последний успех немцев. В ноябре бои за­тихли, до 19 ноября шли стычки разведывательных под­разделений, бои за отдельные дома, отдельные позиции. В руках наших воинов оставалось 10 процентов террито­рии Сталинграда, непобежденный плацдарм обороняли всего 7 тысяч активных штыков. Вся оборона держалась на ударах артиллерии и “Катюш”, которые вели огонь с вос­точного берега Волги и сдерживали наступление немцев.

С 19 ноября задача 62-й армии состояла в том, чтобы вцепиться в противостоящие части противника и не дать возможность использовать их против наших контрударных группировок, наступающих с севера и юга.

Сталинградская битва завершилась 2 февраля 1943 го­да. Бойцам 62-й армии немцы начали сдаваться 1 февра­ля, появлялись небольшие группы с белыми флагами. К то­му времени фельдмаршал Паулюс был пленен. Любопыт­ный факт. В конце января 1943 года наступающие войска Донского фронта, Юго-Западного фронта брали в плен примерно по 7-8 тысяч гитлеровцев в день, в то же время части 62-й армии захватывали только по 50-100 фашист­ских солдат и офицеров. Немцы боялись сдаваться частям Чуйкова, державшим оборону в Сталинграде. Им внушили мысль, что защитники города не оставят их в живых.

Сталинградцев отличал величайший дух непобеди­мости. Лозунг "За Волгой для нас земли нет" вошел в на­шу плоть, он стал сутью нашего сознания. В подразделе­ниях царила величайшая дружба: правило "Сам погибай,

а товарища выручай" было железным законом. Считаю, что на формировании высочайшего духа сталинградцев сказалось личное мужество командарма Чуйкова, его сподвижников – Н. И. Крылова, К. А. Гурова, других чле­нов военного совета армии. Уверенность Чуйкова, му­жество Чуйкова, отвага Чуйкова передавались команди­рам дивизий, командирам полков и так до солдата вклю­чительно. Раненые, направленные за Волгу, после изле­чения стремились вернуться в части 62-й армии.

В дальнейшем мне довелось участвовать в боях за Донбасс, в освобождении Запорожья, Одессы, в Висло-Одерской операции, в кровопролитных боях за Лодзь и Познань, в боях на Зееловских высотах, в составе 62-й (8-й гвардейской) армии в штурме Берлина. Обо всем этом можно немало рассказать, но это уже другие истории.

И я принял роту

Звание Героя Советского Союза нынешний мос­квич Василий Петрович Петрищев получил в ноябре 1943-го за подвиг, совершенный 15 августа того же сорок третьего. Тогда командир роты 960-го стрел­кового полка (299-я стрелковая дивизия, 53-я ар­мия, Степной фронт) старший лейтенант Петрищев с группой бойцов штурмом овладел опорным пун­ктом у поселка Полевая Харьковской области. Лич­но подбил гранатами 2 вражеских танка. Организо­вав круговую оборону, отбил 3 атаки врага, а когда кончились боеприпасы, вызвал огонь своей артил­лерии на себя. Позиции были удержаны. Боевое же крещение он получил под Сталинградом.

– РОДИЛСЯ я в 1923 году в поселке Талас, ныне это город в Киргизии, – рассказывает Василий Петрович. – Там окончил 10 классов. Когда началась война, мы с ребя­тами сразу направились в военкомат: "Отправляйте нас на фронт". Но мне не было 18 лет, и на моем заявлении напи­сали: "До особого распоряжения". В октябре 1941-го мне исполнилось 18 лет. Тут же вручили повестку во Фрунзен­ское военно-пехотное училище. Месяцев 6-7 мы учились, а в июне 1942-го нас выпустили, и меня, лейтенанта, нап­равили в знаменитые Гороховецкие лагеря, где формиро­вались части для отправки на фронт.

Предполагалось, что немцы и в 1942-м основной удар нанесут на Москву, и концентрировали все силы возле столицы. Потому с Гороховецких лагерей нас направили в г. Ковров. Там на базе 157-й курсантской бригады, вышед шей из боев, формировалась 299-я стрелковая дивизия. Меня назначили командиром стрелкового взвода. Прово­дили занятия и ждали удара гитлеровцев на московском направлении.

В августе нас подняли по тревоге и из Коврова броси­ли под Сталинград. В районе Филоново наш эшелон был разбит, в воздухе тогда господствовала авиация против­ника. Мы выскочили из горящих вагонов, вооружение на себя – и пешим маршем на Сталинград. К тому времени 14-й немецкий танковый корпус рвался к Волге, и нам пос­ледовал приказ: отвлечь часть немецких сил на себя. Мы шли открыто – днем. Когда останавливались на привал, то каждый отрывал для себя неглубокий окоп, ложился в не­го. И опять вперед на виду у противника к Сталинграду. Прошли Камышин.

И вот Сталинград, Ерзовка – его окраина. Наш 960-й полк пошел в наступление, направление – Сталинград­ский тракторный завод. Я заметил, что один командир взвода из строя выбыл, второй упал… Кто-то выбивал ко­мандиров. Это работали немецкие снайперы. Они били по командирам наших подразделений. В наших боевых по­рядках находились два танка и немецкие самолеты пики­ровали на них. Чтобы вывести личный состав взвода из-под воздушных ударов с самолетов противника, я дал ко­манду: "Взвод! Броском вперед!". К исходу дня в роте ос­талось в живых из командиров политрук роты и я. Мой взвод почти не имел потерь, в других взводах осталось по 5-10 человек. Политрук говорит мне: "Вася, бери командо­вание роты на себя". Мне шел тогда девятнадцатый год.

Мы продолжали наступать на Сталинград с севера вдоль Волги. Слышу команду: "Стой!". Перешли к обороне. Окопы вырыть почти невозможно, земля – каменная, высохла от жары, и малая саперная лопата в землю не входила.

Вскоре я был ранен. Осколком снаряда мне "снесло" левую щеку. Меня отправили в госпиталь. После выздо­ровления, месяца через два, я вернулся в свою дивизию. В дивизии развивалось снайперское движение. В каждом стрелковом полку создавался внештатный снайперский взвод. Меня назначили командиром взвода снайперов 960-го стрелкового полка. Вначале с нами, командирами взводов, проводились занятия по снайперскому искусс­тву, а затем я занимался со взводом, передавал свой опыт. Стреляли метко. С 300 метров я уверенно попадал в небольшую жестяную баночку.

Мы выходили на снайперскую охоту попарно. Достига­ешь передовой, ложишься в воронку от снаряда, и ле­жишь, не двигаясь. Одевали нас хорошо – шубы, валенки, но попробуй целый день полежать на одном месте, без движения. Лежишь и ищешь цель. Солдат идет, пропуска­ешь его, видишь "наряженного чуть-чуть", нажимаешь на спусковой крючок. Выстрел сделал и лежишь – не двига­ешься. Если шевельнешься, а тогда уже снег выпал, то сразу и сам получишь пулю, местность просматривалась далеко. Так мы работали с месяц где-то. Попадали в гит­леровцев с расстояния в 500-800 метров.

Наша 299-я стрелковая дивизия в составе 66-й армии, ей командовал генерал Жадов, в составе Донского фронта под командованием Константина Константиновича Рокос­совского приняла участие в уничтожении окруженной группировки немцев. В наступлении мы также снайпер­ским огнем поражали гитлеровцев. На счету каждого из нас было по десятку-два уничтоженных фашистских сол­дат и офицеров. Часто обеспечивали проход в тыл врага нашей разведке. В случае ее обнаружения противником

должны были подавить группу фашистов. Так мы действо­вали примерно до конца января. Когда немцы начали сда­ваться в плен (их подразделения быстро теряли боеспо­собность, солдаты и офицеры мерзли, голодали, их заеда­ли вши), то наши снайперы сопровождали плененных гит­леровцев.

В 1943-м году за бои в ходе Курской битвы я был удос­тоен звания Героя Советского Союза, но не в меньшей степени горжусь медалью "За оборону Сталинграда".

Победу встретил капитаном, слушателем Военной ака­демии имени М. В. Фрунзе, куда был направлен в конце 1944-го. 24 июня 1945-го участвовал в Параде Победы, в рядах прославленной академии прошагал по Красной пло­щади. Тут уместно сказать, что уже после войны я еще три раза участвовал в парадах, посвященных Параду Победы.

После войны продолжал службу в армии, служил в Тур­кестанском военном округе командиром батальона. Окончил исторический факультет Военной академии име­ни М. В. Фрунзе. Преподавал в Тамбовском пехотном учи­лище, затем служил заместителем командира полка, ко­мандовал полком, был начальником оперативного отдела и начальником штаба дивизии. Службу закончил в Глав­ном управлении боевой подготовки Сухопутных войск. В запас уволился по болезни в 1974 году в звании полков­ника. Награжден орденами Ленина, Отечественной войны 1-й степени, медалями.

Непреступная твердыня

Николай Герасимович Зозуля в годы Великой Отечественной войны был стрелком-радистом, со­вершая дальние рейды на военно-транспортных са­молетах в интересах действующей армии. Сталин­град ему выпало видеть непосредственно до начала сражения, в августе 1941-го, и сразу после его ос­вобождения, в марте 1943-го.

РОДОМ я из города Красный Лиман Донецкой облас­ти. В 1940-м, после окончания аэроклуба по набору был направлен в Ворошиловградскую авиашколу. Там осваи­вали самолеты Р-5. Осенью 1941-го, когда немцы приб­лижались к Ворошиловграду, мы пешком стали отходить на Сталинград. Возле Калача на курсантские подразде­ления налетела авиация, 11 моих товарищей погибли.

Помню Сталинград до величайшей битвы, до основ­ных сражений. В городе мы остановились у бабушки од­ной. В моей памяти сохранилась картина, как я стою в очереди за французской булочкой. Словом, город жил, работал, готовился к обороне. Главное же, что он не был разрушенным. Потом нас посадили на пароход "Одес­са", и в трюмах мы пять суток плыли до Саратова. Из Са­ратова – в Уральск, куда уже передислоцировалась на­ша авиашкола.

Вскоре я начал летать на знаменитых СБ. В канун 1943 года нас строят и объявляют, что школу младших авиационных специалистов вскоре расформируют. Че­рез три месяца мы уже были в действующей армии. В начале марта 1943-го меня направили во 2-ю авиацион­ную дивизию особого назначения, в 3-й полк, который дислоцировался в Куйбышеве. Именно оттуда я попал в Сталинград. Мы прилетели с грузом на военно-тран­спортном Ли-2 и увидели то, что поразило нас всех: штабеля погибших – несколько метров в ширину и око­ло километра в длину. Там были собраны немецкие и советские солдаты. Мы все думали: как их будут хоро­нить? Сам Сталинград был полностью разрушен. Пом­ню, что мы осмотрели дом, который потом вошел в ис­торию, как Дом Павлова, некоторые улицы, точнее то, что от них осталось. И тогда к нам стало приходить нес­равнимое ни с чем ощущение подвига, что совершили сталинградцы.

Из Сталинграда полетели в Батайск. На третьем раз­вороте нам помахали крыльями наши истребители, мол, мы вас привели, и ушли на свою базу. Экипаж вез техни­ческий состав и Боевое Знамя дивизии. Командир захо­дит на четвертый разворот. Смотрю: наш Ли-2 атакует немецкий истребитель, идет на бреющем в метрах 400 от нас, похож на истребитель Лавочкина. Сбиваю его из крупнокалиберного пулемета. Когда сели, меня начала будоражить мысль: немецкий самолет я сбил или свой. Пришлось поволноваться. Когда комиссия прибыла, то спор разгорелся по другой причине. Зенитчики собира­лись записать сбитый немецкий истребитель на свой счет. Мы предоставили свои доказательства. За тот сби­тый самолет я был награжден медалью "За отвагу".

После Сталинграда мы постоянно работали в интере­сах действующей армии. Возили раненых, обмундирова­ние и т. д. Наши воздушные дороги пролегли по всей стране. Победу встретил в Кенигсберге. Помню, как рас-

пили две бутылки шампанского в радостной компании летчиков, техников и пехотинцев, принимавших нас.

После войны в должности радиста военно-транспор­тных самолетов 2-й авиационной Краснознаменной ди­визии особого назначения я побывал в различных точках мира. Военно-транспортная авиация была востребова­на, что называется, по полной программе. В 1956-м за­вершил службу в Вооруженных Силах. Затем долгое вре­мя работал в органах.

Словом, в жизни довелось повидать многое. Но са­мым сильным впечатлением для меня остается фронто­вой Сталинград, ставший непреступной твердыней для гитлеровских вояк.

Подготовил Анатолий ДОКУЧАЕВ,
«Патриот Отечества» № 2-2008.